• Ниро Вульф, #25
Пистолет с крыльями

1

 Молодая женщина вынула из сумочки маленький розовый листок, поднялась с красного кожаного кресла и, положив бумажку перед Ниро Вулфом, снова села. Считая своим долгом быть в курсе, а также желая избавить Вулфа от необходимости наклоняться и тянуться через весь стол, я встал, пересек комнату и подал ему бумажку, предварительно ознакомившись с ее содержанием. Это оказался чек на пять тысяч долларов, помеченный сегодняшним числом, четырнадцатого августа, и выписанный на него, Вулфа, некой Маргарет Майон. Вулф повертел чек в руках и бросил его обратно на стол.

 — Я подумала, что это, вероятно, лучший способ начать разговор, — сказала она.

 Я разглядывал ее, сидя за своим столом, и мое отношение к ней постепенно менялось. Когда в воскресенье, вскоре после полудня, она позвонила, чтобы договориться о встрече, в памяти встало смутное воспоминание о ее фотографии, помещенной в газете несколько месяцев назад. Тогда я решил, что общение с ней не доставит большого удовольствия, однако теперь я уже не был столь категоричен. Привлекательность Маргарет Майон заключалась не в том, чем наделила ее природа, — тут ей похвастать было особенно нечем, — а в том, как она этим умела пользоваться. Я не имею в виду ужимки. Ее рот не казался приятным, даже когда она улыбалась, но сама улыбка была обворожительной. Ее глаза были парой обыкновенных карих глаз, напрочь лишенных всякой томности, но мне доставляло огромное удовольствие наблюдать, как она переводила их с Вулфа на меня и затем на мужчину, вместе с которым пришла и который сидел теперь слева от нее. До тридцати ей оставалось, похоже, еще года три.

 — Тебе не кажется, что сначала нам следовало бы получить ответы на некоторые вопросы? — произнес ее спутник.

 Его голос звучал напряженно, даже резковато, под стать лицу. Он волновался и не скрывал этого. Обладая глубоко посаженными глазами и ладно пригнанным подбородком, он мог бы претендовать на лидерство среди мужчин — в лучшие времена, но не сейчас. Что-то его терзало. Когда миссис Майон представила его как мистера Фредерика Вепплера, я узнал имя музыкального критика «Газетт», но так и не вспомнил, упоминалось ли оно в сообщении о том событии, в связи с которым была опубликована фотография миссис Майон.

 Она покачала головой, но без категоричности.

 — В этом, пожалуй, нет смысла, Фред. Надо просто изложить все как есть и посмотреть, что нам скажут. — Она улыбнулась Вулфу, хотя, впрочем, это могла быть и не улыбка, а лишь один из ее способов складывать губки. — Мистер Вепплер сомневался, стоит ли обращаться к вам за помощью, и мне пришлось убеждать его. Мужчины более осторожны, чем женщины, не так ли?

 — Да, — согласился Вулф и добавил: — Слава богу.

 Она кивнула.

 — Мне тоже так кажется. Я принесла этот чек, чтобы показать вам серьезность наших намерений. Мы в неприятном положении и хотим, чтобы вы нас из него вытащили. Мы хотим пожениться, но не можем этого сделать. То есть — скажу за себя — я хочу выйти за него замуж. — Она посмотрела на Вепплера, и на сей раз улыбка была несомненной. — Ты хочешь на мне жениться, Фред?

 — Да, — пробормотал он, затем вдруг дернул подбородком и вызывающе уставился на Вулфа. — Вы ведь понимаете, как это унизительно, а? Вам-то, конечно, все равно, но мы пришли к вам за помощью! Мне тридцать четыре года, и я впервые… — Он смолк. — Я люблю миссис Майон и хочу жениться на ней больше всего на свете, — наконец произнес он решительно и, устремив взор к предмету своей страсти, воззвал: — Пегги!

 — Итак, будем считать доказанным: вы оба хотите пожениться. Так почему бы вам этого не сделать?

 — Потому что мы не можем, — сказала Пегги. — Попросту не можем. Это все из-за… Разве вы не читали, что писали газеты о смерти моего мужа в апреле, четыре месяца назад? О смерти Альберто Майона, оперного певца?

 — Кажется, читал. Напомните-ка мне.

 — Он умер — покончил с собой. — От ее улыбки не осталось и следа. — Фред… Мистер Вепплер и я, мы нашли его. Это случилось в семь часов вечера в один апрельский вторник в нашей квартире на Ист-Энд-авеню. Как раз в тот день мы с Фредом поняли, что любим друг друга и…

 — Пегги! — оборвал ее Вепплер.

 Ее взгляд метнулся к нему и вновь замер на Вулфе.

 — Пожалуй, я лучше сначала спрошу вас, мистер Вулф. Фред считает, что нам следует рассказать ровно столько, сколько требуется, чтобы внести вас в курс дела, но мне кажется, что вы не сможете разобраться, если не узнаете всего. А как думаете вы?

 — Пока затрудняюсь ответить. Начинайте, а если у меня возникнут вопросы — там посмотрим.

 Она кивнула.

 — Полагаю, у вас будет много вопросов. Скажите, случалось ли вам любить, но так, что вы скорее бы умерли, чем позволили кому-либо это заметить?

 — Никогда, — произнес Вулф с удивлением. Я сделал каменное лицо.

 — А у меня, признаться, было именно так. И никто не знал об этом, даже он. Верно, Фред?

 — Да, не знал, — ответил Вепплер, тоже нажимая на слова.

 — Вплоть до того самого дня, — добавила Пегги. — Фред был приглашен к нам на обед, после обеда все и случилось. Гости уже разошлись, а мы вдруг встретились взглядами, да так и остались сидеть, заворожено глядя друг на друга. Потом кто-то заговорил — он или я — точно не помню. — Она умоляюще посмотрела на Вепплера. — Я понимаю, Фред, ты считаешь такой разговор унизительным, но если мистер Вулф не узнает, как все было, он не сможет понять, почему ты пошел наверх к Альберто.

 — А надо ли ему? — спросил Вепплер.

 — Конечно, надо. — Она повернулась к Вулфу. — Кажется, мне не очень-то удается объяснить вам. Понимаете, мы были совершенно… ну, короче, мы любили друг друга, и все тут. И оттого, что наши чувства так долго оставались невысказанными, это внезапное откровение вышло еще более… более ошеломляющим. Фред захотел сразу же встретиться с моим мужем, все ему рассказать и обсудить, как быть дальше. Я согласилась, и тогда он отправился наверх…

 — Наверх?

 — Да, у нас двухэтажная квартира, и наверху находилась студия мужа со звуконепроницаемыми стенами, где он репетировал. Когда Фред пошел…

 — Позволь мне, Пегги, — перебил ее Вепплер. Его взгляд переместился на Вулфа. — Лучше, если вы услышите это из первых рук. Я пошел сказать Майону, что люблю его жену, что она любит меня, и просить его отнестись к этому, как подобает цивилизованному человеку. Развод считается ныне довольно цивилизованной мерой, но он так не думал. Плевал он на цивилизованность. Конечно, буянить он не стал, но повел себя просто отвратительно. В какой-то момент я испугался, что сделаю с ним то, что сотворил Джиф Джеймс, и ушел. Я не хотел возвращаться к миссис Майон в таком состоянии, поэтому покинул студию через дверь верхнего холла и спустился оттуда на лифте.

 Он замолчал.

 — И?.. — подтолкнул Вулф.

 — Я решил проветриться. Погуляв по парку и немного успокоившись, я позвонил миссис Майон, и она тоже вышла в парк. Я рассказал ей о реакции ее мужа, попросил бросить его и переехать ко мне. Она отказалась. — Вепплер сделал паузу. — Видите ли, существуют два момента, которые все усложняют, но которые вам надо знать, чтобы знать все.

 — Если они имеют отношение к делу — пожалуйста.

 — Самое непосредственное. Во-первых, миссис Майон имела и имеет собственные деньги. Это делало ее более привлекательной в глазах мужа. Но не в моих глазах. Я говорю, просто чтобы вы знали.

 — Спасибо. И второй момент?

 — Второй — это причина, по которой миссис Майон не захотела немедленно покинуть мужа. Вы, вероятно, знаете, что на протяжении пяти или шести лет он был первым тенором в «Мет», и потом у него пропал голос — не насовсем. Джиффорд Джеймс, баритон, ударил его кулаком в шею и повредил ему гортань. Это случилось в начале марта, и Майон не смог закончить сезон. Его оперировали, но голос не вернулся, из-за чего он, естественно, был подавлен, и миссис Майон не хотела бросать его в таком состоянии. Я убеждал ее, но она не соглашалась. Я был совершенно не в себе в тот день, как из-за чувств, охвативших меня впервые в жизни, так и из-за сказанного Майоном, поэтому, забыв о благоразумии, я оставил ее в парке, а сам засел в баре и начал набираться. Время шло, я выпил уже порядочно, но хмель не действовал. Ближе к семи я решил, что должен снова увидеть ее, выкрасть ее, чтобы ни одной ночи не провела она больше в том доме. В таком настроении я вернулся на Ист-Энд-авеню и поднялся на двенадцатый этаж, где минут десять постоял в холле, прежде чем протянул палец к кнопке звонка. Наконец, я позвонил, впустившая меня служанка пошла за миссис Майон, но к этому моменту весь мой боевой дух, похоже, уже улетучился. Я лишь предложил, чтобы мы переговорили с Майоном вместе. Она согласилась, и мы поднялись наверх и…

 — На лифте?

 — Нет, по внутренней лестнице. Мы вошли в студию. Майон лежал на полу. Мы приблизились. В затылке у него виднелась большая дыра. Он был мертв. Я вывел миссис Майон из студии — она с трудом держалась на ногах. На лестнице, слишком узкой, чтобы идти рядом вдвоем, она упала и скатилась вниз по ступенькам. Я отнес миссис Майон в ее комнату и уложил на кровать, а сам пошел в гостиную, где стоял телефон, но потом подумал, что нужно сперва принять некоторые меры. Спустившись на лифте на первый этаж, я отыскал лифтера и швейцара и спросил, кто в тот день после обеда поднимался в квартиру мистера Майона на двенадцатый или тринадцатый этаж. Я сказал, чтобы они вспомнили хорошенько — всех до единого. Они назвали мне имена, и я записал их. Затем я вернулся в квартиру и вызвал полицию. Внезапно сообразив, что факт смерти может констатировать только специалист, я позвонил жившему в том же доме доктору Ллойду. Он пришел сразу, и я проводил его в студию. Не успел он пробыть там и трех минут, как появился первый полицейский и, конечно же…

 — Если позволите, нельзя ли короче, — сердито вставил Вулф. — Вы ведь еще ни словом не обмолвились о тех неприятностях, из-за которых решили ко мне обратиться.

 — Я доберусь до этого…

 — Надеюсь, с моей помощью это произойдет быстрее. Я припомнил кое-что. Врач и полиция констатировали смерть. В момент выстрела дуло револьвера находилось у него во рту, и прошедшая навылет пуля снесла часть черепа. Револьвер, найденный рядом на полу, принадлежал самому Майону и хранился там же, в студии. В комнате никаких следов борьбы, на теле никаких других повреждений. Потеря голоса являлась прекрасным мотивом для самоубийства. Таким образом, по окончании обычного расследования, принимая во внимание, сколь сложно засунуть в рот человеку дуло заряженного револьвера, не вызвав с его стороны протеста, происшествие было зарегистрировано как самоубийство. Все верно?

 Они оба ответили «да».

 — Что, полиция вновь открыла дело? Или поползли слухи?

 Они оба ответили «нет».

 — Так в чем проблема?

 — В нас, — сказала Пегги.

 — Да? Что же с вами не так?

 — Все. — Она сделала неопределенный жест рукой. — То есть, конечно, не все, а только одно. После смерти мужа и… окончания расследования я на некоторое время уехала. Потом я вернулась, последние два месяца мы с Фредом часто встречались, но что-то между нами стало не так, что-то произошло с нашими чувствами. Позавчера, в пятницу, я поехала к друзьям в Коннектикут; Фред тоже оказался там, хоть мы и не сговаривались. Весь вечер и все следующее утро мы проговорили о случившемся и, наконец, решили обратиться к вам за помощью. Вернее, я так решила, а он не пустил меня к вам одну.

 Пегги подалась вперед, лицо ее было очень серьезным.

 — Вы обязательно должны нам помочь, мистер Вулф. Я люблю его… так сильно люблю!.. и он говорит, что тоже любит меня, но дело не в словах, которые мы произносим, а в том, что в наших глазах, когда мы смотрим друг на друга. Мы просто не можем пожениться, имея этот тревожный вопрос в глазах, стараясь скрыть его всякий раз, когда…

 По ее телу прошла дрожь.

 — И сколько так еще будет? Годы? Всегда? Мы не выдержим! Мы знаем, что не выдержим так — это ужасно! Вопрос, вечный вопрос в глазах: кто убил Альберто? Он? Я? Нет, я не думаю, что это сделал он, и он тоже, тоже не думает, что это сделала я, но вопрос — он там, он в глубине наших глаз — маленький тревожный огонек!

 Она воздела к Вулфу обе руки.

 — Мы хотим, чтобы вы выяснили правду!

 — Глупости, — фыркнул Вулф. — Отшлепать вас надо хорошенько или отвести к психиатру. У полиции имеются свои недостатки, но там тоже не пеньки сидят. Если полицейские остались удовлетворены…

 — В том-то и дело! Они не остались бы удовлетворены, расскажи мы им правду!

 — Ах, так значит, вы им солгали? — Брови Вулфа приподнялись.

 — Да. Или даже если не солгали, то во всяком случае, не сказали правды. Мы утаили, что, когда первый раз вместе зашли в студию, никакого пистолета рядом с трупом не было. Его вообще нигде не было видно.

 — Да-а, — протянул Вулф. — Вы в этом уверены?

 — Совершенно. Тот миг как сейчас стоит у меня перед глазами. Пистолета не было.

 Вулф повернулся к Вепплеру.

 — Вы согласны с ней, сэр?

 — Да, она права.

 — Что ж, ситуация у вас, похоже, действительно серьезная. Тут шлепаньем не поможешь.

 Я заерзал на стуле, ощутив покалывание в копчике. Да, в старом каменном доме Ниро Вулфа на Западной Тридцать пятой улице жизнь у нас была — не соскучишься. У нас — то есть у Фрица Бреннера, шеф-повара и эконома, Теодора Хорстмана, холившего и лелеявшего десять тысяч орхидей в оранжерее на крыше, и меня, Арчи Гудвина, чьим трудовым поприщем был главным образом большой кабинет на первом этаже. Естественно, свою работу я считал наиболее интересной, поскольку у личного помощника знаменитого частного сыщика вечно полон рот забот и всяких неприятностей — от исчезнувшего колье до нового хитроумного трюка с шантажом. Очень немногие клиенты нагоняли на меня тоску, но лишь один тип дел вызывал такое покалывание в копчике — убийство. И если эта парочка влюбленных голубков рассказывала все, как оно было, то речь шла именно о нем.