• Ниро Вульф, #23

ГЛАВА 2

 Реакция Ниро Вулфа на эту новость была вполне естественной. До него дошло, что столь долгожданное и приятное известие он мог получить, не выходя из дома — с завтрашней утренней почтой. На ногах такое потрясение он перенести не мог. Я уже говорил, как он ненавидит улицу и сколь редко выходит из дома. Думаю, Вулф способен скорее остаться в комнате наедине с тремя-четырьмя смертельными врагами, чем доверить себя механическому монстру о четырех колесах. Но на этот раз он оказался в безвыходном положении. А история такова. В старом кирпичном доме на Западной Тридцать пятой улице живут четыре человека: он сам, я, совмещающий в одном лице сыщика, швейцара и много других профессий, Фриц Бреннер, повар и домоуправляющий, и, наконец, Теодор Хорстман, садовник, обязанность которого состоит в уходе за десятью тысячами орхидей в оранжерее на крыше.

 Беда в том, что однажды нас стало на одного меньше. Из Иллинойса пришла телеграмма, что мать Теодора при смерти и он должен немедленно приехать. Теодор отбыл первым же поездом, и с той минуты Вулфу пришлось по-настоящему пахать в оранжерее — вместо привычного симулирования ежедневно по четыре часа. Кое в чем могли помочь мы с Фрицем — там, где не требовалась особая квалификация, но этого было мало.

 Куда мы только не обращались за помощью, особенно после того, как Теодор известил, что не может с уверенностью сказать, когда вернется: то ли через шесть дней, то ли через шесть месяцев. Но ни одному из претендентов на место садовника Вулф не рискнул доверить свои драгоценные орхидеи.

 О Красицком Вулф слышал как о садоводе, которому удалось скрестить одонтоглоссум циррхосум с нобиле вейтхианум, и, будучи истинным знатоком, он сумел оценить это по достоинству. Окончательно он убедился в выборе, узнав от Льюиса Хьюитта, что Красицкий прекрасно работал у него три года. Итак, оставался пустяк: заполучить садовника себе. Вулф написал ему — ответа нет. Вулф позвонил — отказ. Позвонил еще раз — и снова отказ. И вот тогда дождливым декабрьским утром отчаявшийся, усталый и злой Вулф послал меня в гараж за машиной. Подъехав к нашему крыльцу, я увидел шефа мрачным и решительным, готовым умереть или добиться своего. Знаменитый Стэнли, отправляющийся в джунгли Африки на поиски пропавшей экспедиции Ливингстона, не шел ни в какое сравнение с Вулфом, собравшимся в шикарном авто за Красицким в Вестчестер.

 И вдруг Красицкий заявляет о своем полном и добровольном согласии! Полное разочарование…

 — Я хотел бы присесть, — упрямо повторил Ниро Вулф.

 Красицкий извинился, пригласил входить и чувствовать себя как дома. Однако сообщил, что компанию разделить не может, нужно сходить в оранжерею. Я заметил при этом, что раз уж так получилось, то лучше сесть в машину и вернуться в город, в собственную оранжерею, где дел не меньше. Вулф вспомнил о моем существовании и представил меня Красицкому. Мы пожали руки. Затем садовник сообщил, что у него зацвела фалаенопсис афродите, и пригласил полюбоваться.

 Вулф хмыкнул:

 — Гибрид? У меня их восемь.

 — О нет! — В голосе Красицкого я сразу уловил знакомый снобизм садоводов. — Не гибрид и не дайана. Сандериана. Девятнадцать отростков.

 — Боже праведный! — с завистью произнес Вулф. — Я должен их увидеть.

 Мы не вошли в дом, чтобы присесть с дороги, не вернулись и к машине. Мы двинулись за садовником по знакомой теперь тропинке. Неподалеку от особняка свернули налево, на другую тропинку, что повела нас мимо кустов, растущих на границе участка. Кусты были по-зимнему голы и подстрижены.

 Навстречу нам попался молодой парень в яркой рубашке.

 — С тебя причитается, Энди, — заявил он. — Я тут вкалываю за тебя.

 Красицкий ухмыльнулся в ответ:

 — Обратись к моему адвокату, Гас.

 С южной стороны особняка открылся вид на оранжерею. Даже в этот мрачный декабрьский день она производила впечатление. Могучий фундамент, такой же, как и у особняка, стеклянные арочные своды… С торца к оранжерее примыкало одноэтажное сооружение под черепичной крышей. К нему нас и подвел Красицкий. Стену пристройки увивал плющ. Привлекала внимание и вычурная дверь из мореного дуба с коваными накладками. На двери в рамке висело предупреждение, написанное крупными алыми буквами, которое можно было разглядеть метров за двадцать: «Опасно! Не входить! Дверь к смерти!»

 «Веселенькое приветствие», — подумал я.

 Вулф кивнул на табличку:

 — Цианистый газ?

 Красицкий снял страшное объявление с двери, вставил в скважину ключ и только потом покачал головой:

 — Сифоген. Но можете не беспокоиться: вентиляционные окна уже несколько часов как открыты. Да, текст несколько романтичен, но появился он здесь задолго до меня. Подозреваю, что табличку завела сама миссис Питкерн.

 Войдя внутрь, я хорошенько принюхался. Вулф для обработки растений тоже использует сифоген, так что я знаю, насколько он ядовит. Но сейчас мой нос едва уловил слабый запах. Дышать было можно.

 Помещение, в которое мы вошли, использовалось как склад и мастерская. Вулф сразу же принялся за осмотр. Энди Красицкий извинился и вежливо, но твердо сказал, что времени у него мало, он отстал от графика. Вулф не стал возражать и проследовал за ним в оранжерею.

 — Это холодное отделение, — сообщил нам садовник, — следующее — теплое, а за ним последнее, оно примыкает к дому, со средней температурой. Мне нужно теперь закрыть вентиляцию и включить автоматику.

 По сравнению с хозяйством Вулфа, в котором были только орхидеи, у Красицкого в оранжерее я отметил, на мой взгляд, некоторый беспорядок. В теплом отделении я увидел незабываемое зрелище: это было выражение лица Ниро Вулфа, с которым он уставился на орхидею с девятнадцатью отростками. Зависть и восторг ярким блеском сияли в его глазах. Посмотрел и я. Нечто необычное и вовсе незнакомое предстало перед моим взором. Растение удивительным образом казалось розовым, пурпурным и желтым одновременно.

 — Ваше? — требовательным тоном спросил Вулф.

 Энди пожал плечами:

 — Это принадлежит мистеру Питкерну.

 — Меня не интересует, кому она принадлежит. Вы ее вырастили?

 — Да. Из семечка.

 Вулф тяжело засопел.

 — Господин Красицкий, позвольте пожать вашу руку.

 Энди позволил, а затем мы перешли в отделение со средней температурой, очевидно, чтобы и там закрыть вентиляцию. Вулф, правда, задержался на несколько минут, молча созерцая редкую орхидею, так тронувшую его сердце.

 В следующем отделении царил кавардак. Здесь было выставлено все — от сиреневых гераней до некоего растения, посаженного в ванну и буквально усыпанного тысячами маленьких белых цветков. Я не сдержался и понюхал диковинку, но ничего не почувствовал, тогда сорвал один цветок и растер его между пальцами. Распространившийся после этого запах впечатлил меня настолько, что мне пришлось вернуться в мастерскую и вымыть руки с мылом.

 Я вернулся именно тогда, когда Энди предлагал Вулфу взглянуть еще на одну диковинку.

 — Вам, безусловно, знакома эта красавица, известная под названием «плерома грандифлора»?

 — Безусловно, — подтвердил Вулф, хотя, бьюсь об заклад, он слышал о ней в первый раз в жизни.

 — Так вот, у меня есть двухлетнее растение, выращенное мной из черенка не более двух футов. Оно дало побеги. Листья почти круглые. Сейчас я вам его покажу, оно отдыхает от света.

 Красицкий подошел к полке, укрепленной на уровне пояса. Во всю ее длину, касаясь пола, свешивался зеленый брезент. Энди присел, приподнял нижний край брезентового полотнища, засунул под него голову и… застыл. В течение продолжительного времени он вообще не шевелился, затем медленно вылез, стукнувшись при этом головой, выпрямился во весь рост и снова окостенел. Кровь отхлынула у него от лица, глаза были закрыты. Уловив мое непроизвольное движение к брезенту, он открыл глаза и прошептал:

 — Не смотрите туда! Не надо! Нет! Хотя… Конечно же, посмотрите сами.

 — Там мертвая женщина, — сообщил я Вулфу, заглянув под полку с горшками.

 — Да, она выглядит словно мертвая, — повторил следом Энди, все еще бледный и без кровинки в лице.

 — Она и есть мертвая, — сказал я. — Мертвая и остывшая.

 — Черт подери! — выругался Ниро Вулф. — Просто черт подери, и больше ничего!