- Ниро Вульф, #7
Глава 1
В дверь позвонили. Я вышел в прихожую и, открыв дверь, увидел ее. Я пожелал доброго утра.
— Пжалста, — сказала девушка, — мне бы повидать мистура Ниро Вулфа.
Может, она произнесла не «пжалста», а «пажалуста» или «пажалста». Как бы то ни было, говор ее даже отдаленно не напоминал речь Среднего Запада или Новой Англии, не говоря уж о Парк-авеню и тем более Ист-сайде. Само собой, такое явно не американское произношение несколько резало мне слух. Тем не менее я вежливо пригласил ее войти, провел в кабинет и, усадив в кресло, с трудом выудил ее имя — пришлось спрашивать его по буквам.
— До одиннадцати часов мистер Вулф занят, — сообщил я, попутно бросив взгляд на настенные часы над моим письменным столом. Часы показывали половину одиннадцатого. — Я Арчи Гудвин, доверенный помощник мистера Вулфа. Вы могли бы, дабы не терять времени даром, начать мне.
Она потрясла головой и сказала, что время у нее есть. Я спросил, не хочет ли она пока полистать журнал или книгу, но она снова покачала головой. Я оставил ее в покое и вернулся к прерванному занятию — до ее прихода я у себя за столом приводил в порядок картотеку скрещивания орхидей. Минут через пять я закончил и принялся проверять сделанное, и тут за спиной услышал голос.
— Впрочем, пожалуй, я не откажусь от какой-нибудь книжки. Можно?
Я указал гостье на книжные полки, предоставив выбирать по своему вкусу, и продолжил свою работу. Когда я снова поднял глаза, она с книгой в руках приблизилась и остановилась около меня.
— Это мистур Вулф читает? — спросила она. Ее мягкий и низкий голос звучал бы очень приятно, если бы она потрудилась выучить, как правильно произносить слова. Я взглянул на заголовок и ответил, что Вулф читал эту книгу прежде.
— Но он ее выучивает?
— Зачем? Он же гений, а гению вовсе не надо что-то учить.
— Он прочитывает и после этого все знает?
— Ну, примерно так.
Она направилась к своему креслу, но снова обернулась:
— Может, вы ее читаете?
— Нет, не читаю, — выразительно ответил я.
Она чуть заметно улыбнулась:
— Что, история Балкан — для вас слишком сложно?
— Не знаю, не пробовал. Насколько я понимаю, всех королей и королев там убивают. А про убийства мне интереснее читать в газете.
Улыбка исчезла. Она опустилась в кресло и спустя пару минут, казалось, целиком погрузилась в чтение. Я закончил проверку и, сложив карточки вместе, отчалил вместе с ними, поднялся на два пролета по покрытой ковром лестнице на последний этаж и дальше — по крутым ступенькам под самую крышу. Здесь, куда ни посмотри, все было застеклено под орхидеи, кроме питомника и каморки, в которой спал Хорстман. Прошествовав через первые две комнаты между серебристыми стеллажами и бетонными скамьями, уставленными десятью тысячами цветочных горшков — в них произрастало все подряд, от нежной рассады до одонтоглоссумов и дендробиумов в полном цвету, — я отыскал Ниро Вулфа в термальной. Уперев в бока большие пальцы и насупившись, он смотрел на Хорстмана, который, в свою очередь, хмуро и укоризненно разглядывал аномальный цветок целогины с белыми лепестками и оранжевой губой. Вулф бормотал:
— Целых две недели. Ну, по крайней мере, двенадцать дней. Если все дело в стимуляции… Что тебе, Арчи?
Я протянул Хорстману карточки.
— Вот данные по милтониям и лелиям. Даты прорастания у вас уже есть. Между прочим, внизу сидит одна чужестранка, желающая позаимствовать у вас книгу. Ей примерно двадцать два года, и у нее чудесные ножки. Лицо, правда, угрюмое, но миленькое, и темные глаза очень красивые, хоть и встревоженные. Да, еще у нее прекрасный голос, но говорит она точно, как Лини Фонтэнн в «Восторженном идиоте». Ее зовут Карла Лофхен.
Вулф взял у Хорстмана карточки, собираясь их просмотреть, но вдруг встрепенулся и бросил на меня острый взгляд.
— Как ты сказал? — резко спросил он — Карла?..
— Лофхен. — Я произнес фамилию по буквам и ухмыльнулся. — Понимаю, меня она тоже поразила. Может, вы помните, что я читал «Возвращение аборигена». Похоже, ее назвали в честь горы. Черная гора. Маунт Лофхен. Черногория. Монтенегро, венецианский вариант Монтенеро, Горы Нерона, а ведь ваше имя в переводе как раз означает — Нерон. Возможно, это просто совпадение, но для опытного сыщика, естественно…
— Чего она хочет?
— Говорит, что пришла поговорить с вами, но, по-моему, она просто хочет позаимствовать у вас книгу. Она достала с полки «Объединенную Югославию» Хендерсона и спросила, читали ли вы ее, и не выучиваете ли, и не читаю ли ее я, и так далее. А сейчас она сидит там внизу, уткнувшись и книгу своим хорошеньким носиком. Но, как и уже сказал, глаза у нее беспокойные. Я сказал ей, что, по моему мнению, сейчас, когда ваш счет в банке в полном порядке…
Я запнулся — Вулф не слушал меня, углубившись в принесенные мной карточки. По-моему, подобная выходка была неслыханно ребяческой даже для него — до одиннадцати оставалось всего три минуты, а в этот час Вулф неукоснительно спускался из оранжереи в рабочий кабинет. Поэтому я отчетливо фыркнул в знак презрения, отвернулся и зашагал вниз.
Чужестранка по-прежнему читала, сидя в кресле, но уже не книгу, а журнал. Я посмотрел по сторонам, желая водворить книгу на полку на прежнее место, но, оказывается. Карла Лофхен сделала это сама; книга стояла, где и раньше, и я мысленно поставил посетительнице пятерку: я заметил, что многие девушки на редкость небрежны в домашнем обиходе. Я сказал гостье, что Вулф вот-вот подойдет, и только расчистил свой письменный стол и водрузил на него пишущую машинку, как услышал клацанье двери личного лифта моего шефа, а мгновение спустя он сам вошел в кабинет и затопал прямо к своему рабочему столу. Не дойдя до него какого-нибудь шага, Вулф сдержал свой аллюр и соизволил заметить посетительницу, поприветствовав ее еле заметным кивком — голова его нагнулась при этом от силы на один градус. После этого Вулф добрался наконец до своего кресла, взгромоздился на него, бросил взгляд на вазу с каттлеями, а затем на утреннюю почту, лежащую под пресс-папье у него на столе, надавил большим пальцем на звонок, чтобы Фриц принес пива, и, откинувшись в кресле поудобнее, вздохнул. Гостья тем временем закрыла журнал, лежавший у нее на коленях, и пристально разглядывала Вулфа сквозь длинные полуопущенные ресницы.
Вулф отрывисто бросил:
— Вас зовут Лофхен? Но разве бывает такая фамилия?
Ее ресницы чуть дрогнули.
— И все же меня зовут именно так, — ответила девушка, слегка улыбнувшись. — Может, вы считаете, что это совпадение? Сами посудите, зачем раздражать американцев фамилией вроде Кральевич?
— Так ваша фамилия Кральевич?
— Нет.
— Впрочем, неважно. — Казалось, Вулф чем-то раздосадован, хотя я не видел никаких причин для его раздражения. — Вы пришли, чтобы повидаться со мной?
Губы мисс Лофхен приоткрылись, и она фыркнула.
— Вы говорите прямо как монтенегрец, — заявила она. — Или черногорец, если вам, как и всем американцам, больше нравится такое название. Правда, вы не очень похожи на жителя Черногории, ведь наши люди растут вверх, и только вверх, а не вширь, как вы. Зато, когда вы говорите, я чувствую себя почти дома. Именно так черногорцы и обращаются к девушке. Это из-за того, чем вы питаетесь?
Я отвернулся, чтобы не пришлось давить ухмылку. Вулф прогромыхал:
— Чем я могу вам помочь, мисс Лофхен?
— Ах да. — В ее глазах опять плеснулась тревога. — Стоило мне вас увидеть, и я забыла все на свете. Я, конечно, наслышана о вас, только вы совсем не похожи на знаменитость. Вы больше похожи на… — Она замялась, потом сложила губки бантиком и продолжила: — Ну, все равно, просто вы очень известны и когда-то жили в Черногории. Как видите, я немало знаю о вас, Hvala Bogu. Так вот, я хочу нанять вас — из-за одной крупной неприятности.
— Я боюсь…
— Это не у меня неприятности, — быстро пояснила девушка. — Дело в моей подруге, она не так давно приехала в Америку. Ее зовут Нийя Тормик. — Длинные черные ресницы затрепетали. — Мы вместе работаем в школе Николы Милтана на Сорок восьмой улице. Может, знаете? Школа танцев и фехтования. Не слышали?
— Я знаком с Милтаном, — сердито ответил Вулф. — Как-то раз мы встречались в ресторане моего друга Марко Вукчича. Но, боюсь, в настоящее время я слишком занят…
— Мы с Нийей хорошие фехтовальщицы. Мы учились у Корсини в Загребе — на рапирах, саблях и шпагах. Ну, а уж танцы — это совсем просто. Лэмбет-уок мы выучили минут за двадцать, а богачей мы обучаем ему за пять уроков, за хорошую плату. Только платят Николе Милтану, а нам перепадает уже не так много. Поэтому сейчас, когда Нийя влипла в эту глупейшую неприятность, мы не можем себе позволить заплатить вам так же много, как, наверное, вам платят другие, но в разумных пределах… Ведь мы же из Загреба. Беда, в которую попала Нийя, нешуточная, хотя она совершенно ни в чем не виновата, она ведь не какая-нибудь воровка, это дураку ясно. Но ее могут посадить в тюрьму, так что, пожалуйста, поторопитесь…
Вулф скривился, всем своим видом показывая, как ему, при его стойком отвращении к работе, невыносимы уговоры, да еще когда счет в банке исчисляется пятизначной цифрой. Пытаясь остановить жестом ладони поток слов посетительницы, он увещевал:
— Но я же говорю вам, я сейчас слишком занят…
Она не обратила на его слова ни малейшего внимания.
— Я пришла к вам вместо Нийи, потому что у нее сегодня очень ответственный урок, а нам с ней необходимо сохранить работу. Но, конечно, вам нужно встретиться с ней самой, так что вы должны отправиться в школу Милтана — он как раз сегодня назначил там встречу, чтобы разобраться с происшедшим. Право же, сущая нелепица, какую только можно вообразить, — предположить, что Нийя способна залезть кому-то в карман и украсть бриллианты, — но будет просто ужасно, если все кончится так, как говорит Милтан, — если бриллианты не будут возвращены… впрочем, подождите… я же должна вам рассказать…
Я открыл рот от изумления. Обычно, когда в одиннадцать утра Вулф приходит в кабинет после того, как два часа провел в оранжерее на ногах, он усаживается в кресло перед подносом с пивом, которое приносит Фриц, слушая мои мелкие колкости, и сдвинуть его с места в это время совершенно невозможно. Но сейчас он поднимался с кресла; и поднялся, заметьте! С неясным бормотаньем, которое можно было принять и за извинение, и за проклятие, не взглянув ни на нее, ни на меня, он прошествовал вон из кабинета через дверь, ведущую в прихожую. Мы проводили его глазами, после чего чужестранка повернулась ко мне я в первый раз увидел, что глаза ее широко раскрылись.
— Он что, заболел? — резко спросила она.
Я покачал головой и пояснил:
— Обычная выходка в его стиле, хотя вам может показаться, что это какое-то заболевание. Правда, ничего определенного в его недомогании не найти — вроде там сотрясения мозга или коклюша. Однажды, когда в том кресле, где вы сейчас сидите, находился один уважаемый юрист… что, Фриц?
Дверь, которую закрыл за собой Вулф, открылась снова, и на пороге возник Фриц Бреннер. Судя по его лицу, он был сбит с толку.
— Пожалуйста, Арчи, выйди на минутку на кухню.
Я поднялся и, извинившись, вышел. В кухне на большом покрытом клеенкой столе были разложены заготовки для обеда, но, ясное дело, Вулфом не завладело внезапное любопытство к приготовлению пищи. Он стоял за холодильником, с лицом, описать которое я не берусь, и резко приказал мне, едва я вошел:
— Выпроводи ее!
— Господи! — Я решил, что могу позволить себе немного его подначить. — Она же пообещала заплатить в разумных пределах, разве нет? Такая девушка растопила бы сердце даже крокодилу! Если вы по ее глазам прочли, что ее подруга Нийя и в самом деле стибрила те стекляшки, вы могли бы, по крайней мере…
— Арчи. — Едва ли не впервые я видел Вулфа настолько раскипятившимся. — Я всего один раз в жизни удирал со всех ног, от одной особы — дамы из Черногории. Это случилось много лет назад, но каждый мой нерв помнит все, как сейчас. Я не желаю и не берусь описывать свое состояние, когда эта черногорка нежным голосом проблеяла «Hvala Bogu». Выпроводи ее!
— Но ведь не…
— Арчи!
Я понял, что дело безнадежно, хотя понятия не имел, в самом ли деле он ударился в панику или просто юродствует. Я плюнул на все и, вернувшись в кабинет, остановился перед черногоркой.
— Мистер Вулф очень сожалеет, но он не сможет помочь вашей подруге. Он слишком занят.
Она слегка откинула голову, чтобы посмотреть на меня. Дыхание ее участилось, а рот приоткрылся.
— Как не сможет — он должен! — Она вскочила, и я отступил на шаг под ее сверкающим взглядом. — Мы же из Черногории! Она… моя подруга… она… — Негодование душило ее.
— Я все сказал, — непреклонно оборвал я. — Он не хочет за это браться. Иногда мне удается его переубедить, но всему есть предел. Кстати, что означает «Hvala Bogu»?
Она уставилась на меня.
— Это значит «Слава Богу». Если я его увижу, скажите ему…
— Не стоило вам говорить этих слов. Они напомнили ему Черногорию. А у Вулфа на нее аллергия. Простите, мисс Лофхен, но ничего не получится. Я его знаю от «А» до «У». «У» означает «упрямый как осел».
— Но он… Мне необходимо повидаться с ним, скажите ему…
Оказалось, что она тоже довольно упряма — чтобы выставить ее, мне понадобилось не меньше пяти минут — мне вовсе не хотелось вести себя грубо; в конце концов, я ничего тогда не имел против черногорских барышень, если не считать их немыслимого произношения. Наконец я закрыл за ней дверь и, вернувшись в кухню, язвительно провозгласил:
— Думаю, опасность миновала. Идите за мной, не отставая, а если я вдруг заору благим матом, бегите, словно за вами черти гонятся.
Неразборчивая воркотня Вулфа мне в спину напомнила, что с ним лучше сглаживать острые углы, а потому, когда он спустя пару минут вернулся в кабинет и вновь утвердился в своем кресле, я и не заикнулся, чтобы объяснить свою точку зрения. Вулф пил пиво и ковырялся в стопке каталогов, а я проверял накладные от Хена и делал еще кое-какую рутинную работу. Чуть позже Вулф попросил меня приоткрыть окно, и я понял, что скандалист уже немножко поостыл.
Напрасно мы — или кто-то из нас — думали, что на сегодня с Балканами покончено. После одиннадцати часов, когда я нахожусь вместе с Вулфом в кабинете, входную дверь посетителям обычно открывает Фриц. Примерно в полпервого он вошел в кабинет и, сделав положенные три шага, объявил о посетителе, который назвался Шталем, а про род своих занятий сказал лишь, что он служит в Федеральном бюро расследований.
Я длинно присвистнул и осторожно воскликнул:
— Ого!
Вулф слегка приоткрыл глаза и кивнул, и Фриц пошел приглашать посетителя.
Нам еще не приходилось сталкиваться в работе с агентом ФБР, и, когда тот вошел, я удостоил его высочайшей чести, развернув свой стул на целых сто восемьдесят градусов. Вошедший был субъект как субъект, невысокий, широкоплечий, с умными глазами, пожалуй, только подбородок подкачал, да и ботинки не мешало бы вычистить. Он еще раз представился, пожал руки мне и Вулфу, вынул из кармана кожаный бумажник, небрежно открыл его и улыбнулся Вулфу сдержанно, но дружески.
— Вот, пожалуйста, мое удостоверение, — произнес он хорошо поставленным голосом. Он вообще отличался прекрасными манерами, словно солидный страховой агент.
Вулф взглянул на предложенный документ, кивнул и указал на кресло.
— Чем обязан, сэр?
Казалось, вид у фэбээровца был извиняющийся.
— Простите за беспокойство, мистер Вулф, но работа есть работа. Я хотел бы спросить у вас, знакомы ли вы с федеральным законом, недавно вошедшим в силу, который требует, чтобы лица, которые являются в стране представителями зарубежных ведомств, регистрировались в госдепартаменте.
— Да, знаком, хотя и не очень подробно. Я знаю о нем из газет, прочитал не так давно.
— Значит, вы о нем знаете?
— Знаю.
— Вы зарегистрировались, как там сказано?
— Нет. Я же не агент иностранного ведомства.
Фзбээровец закинул ногу на ногу.
— Закон действует по отношению к представителям иностранных фирм, частных лиц и организаций, а также зарубежных правительств.
— Именно так я и понял.
— Он применим как к приезжим, так и к гражданам США. Вы — гражданин Соединенных Штатов?
— Да. Я здесь родился.
— Вы состояли какое-то время на службе у австрийского правительства?
— Да, очень короткое время, еще в молодости. Но тогда я был не здесь, а за границей. Потом я оставил ту службу.
— И служили в черногорской армии?
— Да, но несколько позже, хотя тоже в юности. Тогда я верил в то, что всех людей, которые неправы или жестоки, следует убивать, и я убил кое-кого сам. Тогда, в 1916 году, я чуть не умер от голода.
Фэбээровец, казалось, был поражен:
— Извините, не понял.
— Я сказал — чуть не умер от голода. Вторглись австрийцы, и мы сражались голыми когтями против пулеметов. Я был почти мертвец, ведь человек не может жить, питаясь сухой травой. Но я все же выжил. Снова мне довелось поесть, только когда Соединенные Штаты вступили в войну и я прошагал шестьсот миль, чтобы завербоваться в американский корпус. Когда война кончилась, я вернулся на Балканы, развеял там еще одну иллюзию и эмигрировал в Америку.
— Hvala Bogu, — весело вставил я.
Шталь ошарашенно вскинул голову.
— Простите? Вы черногорец?
— Да нет. Почти. Я из Огайо. Огайец чистейших кровей. Это у меня нечаянно вырвалось.
Вулф не удостоил меня вниманием и продолжил:
— Мистер Шталь, я бы сказал, что не потерпел бы попытки копаться в моем прошлом, кто бы там ни вздумал интересоваться, чем я занимался. Но вы для меня — не кто попало. Естественно, вы ведь представитель ФБР. В сущности, вы — сама Америка, соблаговолившая посетить мой кабинет и кое-что обо мне разузнать. Я же так глубоко благодарен своей стране за любезность, от которой она до сих пор ухитрялась воздерживаться… Кстати, вы не откажетесь от стаканчика американского пива?
— Нет, благодарю вас.
Вулф нажал на кнопку, откинулся в кресле и хрюкнул.
— Теперь, сэр, отвечу на ваш вопрос: я не представляю никакого иностранного ведомства, фирмы, частного лица, организации, диктатора или правительства. От случая к случаю мне, как профессиональному сыщику, самому приходится наводить справки по запросам из Европы, главным образом от моего английского коллеги, мистера Этельберта Хичкока из Лондона, — как и он время от времени делает то же для меня. В данный момент я ничего не расследую. И я не работаю ни на мистера Хичкока, ни на какого-то другого.
— Понятно. — Казалось, Шталя почти убедили. — Что ж, сказано вполне определенно. Но вот насчет ваших прежних похождений в Европе… если можно спросить… вы знаете некоего князя Доневича?
— Знал очень давно. Тогда князь был при смерти; кажется, дело было в Париже.
— Я не его имею в виду. Другого там не было?
— Был. Племянник старого Петера. Князь Стефан Доневич. По-моему, он живет в Загребе. Когда я там был в 1916 году, князю было всего шесть лет.
— А недавно вам не доводилось с ним общаться?
— Нет. Ни недавно, ни вообще когда-либо.
— Вы не посылали ему денег — ему лично, или через кого-нибудь из какой-либо организации, или, может, еще с какой-то оказией, которую он предоставил?
— Нет, сэр.
— Но ведь вы переводите деньги в Европу?
— Перевожу. — Вулф состроил гримасу. — Мои собственные деньги, которые я зарабатываю своим бизнесом. Я поддерживал лоялистов в Испании. Иногда я посылаю деньги в… если перевести, то это звучит как Союз югославской молодежи. Но все это, конечно, никак не связано с князем Стефаном Доневичем.
— Не знаю, не знаю. А кто ваша жена? Вы не были женаты?
— Нет. Женат? Нет. Это было… — Вулф заерзал в кресле, словно из последних сил сдерживал себя. — Сэр, мне крайне неприятно, но вы приближаетесь к такому пункту в ваших расспросах, когда даже коренной и благочестивый американец того и гляди пошлет вас к дьяволу.
Я выразительно вставил:
— Я бы точно послал, хотя я на одну шестьдесят четвертую индеец.
Фэбээровец улыбнулся и вытянул ноги.
— Я думаю, — добродушно сказал он, — вы не станете возражать против того, чтобы изложить то, о чем мы беседовали, в форме отчета с подписью.
— Если так нужно, пожалуйста.
— Хорошо. Итак, вы не представляете никакого иностранного ведомства, ни прямо, ни косвенно?
— Совершенно верно.
— Тогда это все, что мы хотели узнать. В настоящее время. — Он поднялся. — Большое спасибо.
— Не за что. До свидания, сэр.
Я проводил Шталя и сам открыл дверь перед «самой Америкой», дабы убедиться, что она окажется по ту сторону двери. Вулф может сколько угодно миндальничать, но что до меня, то я не люблю, когда какой-то незнакомец разнюхивает мою личную жизнь, не говоря уж о жизнях 130 миллионов американских верноподданных. Когда я вернулся в кабинет, Вулф сидел, закрыв глаза.
— Вот видите, что получается, — упрекнул я его. — За последние три недели вы отказались от девяти дел, и все из-за того, что вам пару раз обломилось по жирному куску и счет в банке сразу распух. И это не считая бедной чужестранки, чья подруга питает слабость к бриллиантам. Вы отказались расследовать все, что вам в последнее время предлагали. И вот пожалуйста! Америка стала вас подозревать — ведь это так не по-американски — не делать деньги всегда, когда для этого есть возможность. Вот она и напустила на вас фэбээровскую ищейку, и теперь, видит Бог, вам придется заняться расследованием ради самого себя! Вам не нужно…
— Заткнись, Арчи. — Вулф открыл глаза. — Ты вообще врун. С каких это пор в твоих жилах потекла индейская кровь?
Прежде чем я нашелся, что ответить, явился Фриц и сообщил, что обед готов. Я уже знал, что на обед сегодня фаршированные утиные грудки, а потому не стал добивать этого распоясавшегося бездельника.
