• Ниро Вульф, #53

13

 Позвольте представить мистера Саула Пензера и мистера Орри Кэтера. Мистер Пензер — тот, кто сидит в красном кожаном кресле. Поглядеть на него — большой нос, маленькие, глубоко посаженные глазки, волосы всегда растрепаны — ничего особенного. Многие так его и воспринимали, но после жалели об этом. Настоящий оперативник должен быть докой во многих смыслах, и во всех этих разных смыслах Саул самый лучший. У мистера Кэтера — он сидит в желтом кресле слева от Саула — тоже обманчивая внешность. Он и в самом деле красив на вид, но не умен, а ведь мог бы и поумнеть, когда б не носился так с собственной персоной. Если судить о человеке по одному-единственному жесту и можно выбрать, по какому, советую посмотреть на него перед зеркалом. Орри я перед зеркалом видел. С мистером Фредом Дэркином — он сидит рядом с Орри — вы уже знакомы.

 Мы — Вульф, Фред и я — только что встали из-за стола и прошли в кабинет, где нас ожидали Саул и Орри. За ленчем я ломал голову над тем, какое задание даст им Вульф в свете указаний, полученных от него мною. Со мной дело дошло до того, что гонорар отодвинулся на второй план, а на первый выступила проблема, как выбраться из тупика, в котором мы оказались. Отдавая должное талантам и умению этой троицы, я не представлял себе, каким образом их можно использовать для решения нашей проблемы. Поэтому я хотел послушать инструктаж, но, когда подошел к своему креслу и развернул его, Вульф заметил:

 — Арчи, ты нам не понадобишься. Тебе указания даны.

 Я все-таки сел:

 — Может, подскажу кое-какие детали?

 — Нет. Принимайся лучше за дело.

 Я встал и вышел. Конечно, у меня были возражения по существу, и не одно: например, я мог бы сказать, что имею право знать, каковы мои шансы спать этой ночью в своей постели, но, возможно, сценарий (если у него таковой имелся) не предусматривал, чтобы Саул, Фред и Орри знали, как нам плохо. Поэтому я бодро и весело проследовал в прихожую, закрыв за собою дверь.

 По телефону я договорился с актрисой о встрече, но точного времени не назначил — где-то между тремя и четырьмя часами. В пять минут четвертого я вошел в холл «Балфура», что на Мэдисон-авеню, в районе Шестидесятых улиц, назвал портье свое имя и сказал, что меня ждет мисс Мет Дункан. Он понимающе на меня глянул и осведомился:

 — Как поживает толстяк?

 — Повернитесь. У меня плохая память на лица, но хорошая — на спины, — ответил я.

 — Мою вы бы все равно не запомнили. Я тогда подрабатывал в «Черчилле». У мисс Дункан что-то пропало?

 — Пока жду — отвечаю, — сказал я. — Мистер Вульф поживает прекрасно, спасибо. Мисс Дункан хватилась своего кастета из чистого золота и думает, что это вы его позаимствовали.

 Он ухмыльнулся.

 — С вами поговорить одно удовольствие. Кастет можете взять на обратном пути. Двенадцатый этаж, номер 12—Д.

 Я поднялся на лифте, прошел в конец коридора к 12—Д и нажал на кнопку. Через полминуты дверь приоткрылась, и чей-то голос спросил, кто там. Я назвался, дверь распахнулась, и телохранительница с квадратной челюстью наградила меня неприязненным взглядом.

 — У мисс Дункан болит голова, — произнесла она голосом, хорошо сочетающимся с челюстью и взглядом. — Не могли бы вы сказать, что…

 — Майк! — донесся голос откуда-то из глубин. — Это мистер Гудвин?

 — Да! Говорит, он самый!

 — Так пусть проходит!

 Мужчине трудно не чувствовать себя не в своей тарелке, когда среди бела дня он является на деловое свидание к молодой женщине, а его проводят в покои, где на окнах опущены жалюзи, хозяйка лежит в постели в соответствующем одеянии и, как только закрывается дверь, приглашающим жестом похлопывает по краю постели и произносит:

 — Да не болит у меня голова, садитесь поближе.

 Даже будь вы уверены, что способны держать ситуацию под контролем… но в том-то и беда: вы невольно чувствуете, что в такой ситуации контроль — не совсем то, чего с полным правом ждет от вас мужская половина человечества, не говоря уже о женской.

 У кровати стоял стул, я на него опустился. Не успел я присесть, как она спросила, принес ли я сигаретницу.

 — Нет, — ответил я, — но она по-прежнему в сейфе, а это уже кое-что. Мистер Вульф прислал меня задать вам один вопрос. Где вы находились вчера вечером с девяти до полуночи?

 Бели б она стояла или даже сидела, она бы снова на меня набросилась — так у нее сверкнули глаза. Причем она не играла, все было искренне.

 — Жаль, что не выцарапала вам глаза, — заметила она.

 — Слышал, это вы уже говорили. Но я не для того пришел со своим вопросом, чтобы снова услышать то же самое. Если вы заглядывали в газету, могли бы обратить внимание, что вчера вечером была убита девушка по имени Мария Перес.

 — Обратила.

 — А проживала она в доме сто пятьдесят шесть на Западной Восемьдесят второй улице, верно?

 — Да.

 — Так где вы были?

 — Сами знаете где. В театре. Работала.

 — До без десяти одиннадцать. Затем переодевались. А потом?

 Она улыбнулась.

 — Не понимаю, почему я сказала про невыцарапанные глаза. Вернее, напротив, понимаю. Сжать меня так, что ребра затрещали, а потом — ну прямо рыба вареная. Или камень какой.

 — Вообще-то не то и не другое. Всего лишь сыщик на задании. Я и сейчас на задании. Куда вы отправились, когда ушли из театра?

 — Пришла домой и легла спать. Вот сюда, — она похлопала по постели. Брукс Аткинсон с большой похвалой отозвался в «Таймс» о ее жестикуляции. — Обычно я захожу куда-нибудь перекусить, но вчера сильно устала.

 — Вы видели Марию Перес? Никогда не сталкивалась с ней в той прихожей в подвале?

 — Нет.

 — Прошу прощения, я сдвоил вопрос. Вы когда-нибудь ее видели или с ней говорили?

 — Нет.

 Я кивнул.

 — Вы, само собой, и не могли сказать ничего другого, раз считаете, что ложь может сойти вам с рук. Но вам, может, еще придется отказаться от собственных слов. Вот как обстоят дала. Полиция еще не успела добраться до комнаты. Они еще не связали Йигера с тем домом; мистер Вульф надеется, что и не свяжут, а почему — это вам знать необязательно. Он считает, что лицо, убившее Йигера, убило и Марию Перес, и я тоже так считаю. Он хочет найти убийцу и распутать преступление таким образом, чтобы не всплыла правда о комнате. Если ему это удастся, вам не придется выступать перед присяжными и опознавать свою сигаретницу. Однако это может удаться ему лишь в том случае, если он раздобудет нужные факты, и раздобудет их быстро.

 Я встал, подошел к постели и сел на то место, по которому она похлопала.

 — Взять хотя бы вас. Нам не нужны факты вроде того, где вы были вечером в воскресенье. У нас нет ни людей, ни времени заниматься проверкой алиби. И о прошлой-то ночи я спросил только для затравки. Алиби у вас слабое и не стало бы сильным, даже если б вы заявили, что завалились с приятелем в «Сарди» съесть по бифштексу. Приятели могут соврать, как и официанты.

 — В воскресенье вечером я была на благотворительном спектакле в театре «Маджестик».

 — Потребовалась бы основательная проверка, чтобы убедить меня в том, что вы никуда оттуда не отлучались, если б у меня были серьезные основания считать вас убийцей Йигера — заметьте, я не утверждаю, что вы его не убивали. Алиби, слабое или сильное, не из тех фактов, какие мне нужно от вас получить. Вы заявляете, что никогда не видели Марию Перес и не говорили с ней. Вчера ночью ее мать вызвала меня по телефону, я приехал, обыскал ее комнату и нашел в ящике под фальшивым дном тайник с бумагами. Среди них были три ваши фотографии. Еще там лежали деньги, пятидолларовые билеты, которые она прятала от родителей. Я с вами откровенен, мисс Дункан; я ведь сказал, что мистер Вульф предпочел бы закрыть дело так, чтобы полиция не узнала ни про комнату, ни про тех, кто там бывал. Но если она все-таки узнает, помимо нас, — берегитесь. Не говоря о том, что вы обманули мистера и миссис Перес и меня, не говоря о сигаретнице, вдруг ваши отпечатки пальцев будут обнаружены на этих пятидолларовых бумажках — что тогда?

 Прихоть случая в чистом виде! Хотелось бы сказать, что меня осенило и я на этом сыграл, но стоит начать приукрашивать эти мои отчеты — и кто знает, куда меня занесет. Я просто сидел и трепал языком. Допустим, у Мег Дункан было что-то помимо того факта (с ее слов), что из театра она пошла прямо домой, так я хотел, если получится, заставить ее проболтаться. По чистой случайности я из упомянул, что фотографии были из газеты и журналов, и, напротив, заговорил о деньгах.

 Как бы там ни было, я попал в яблочко. Она вцепилась мне в колено одной из своих выразительных рук и воскликнула:

 — Господи, бумажные деньги. На них остаются отпечатки?

 — Конечно.

 — Где они?

 — В сейфе в кабинете мистера Вульфа. Как и фотографии.

 — Я дала ей одну, а вы говорите — три.

 — Две другие из журналов. Когда вы ей ее дали?

 — Я… нет, не помню. Я их столько…

 Моя левая рука скользнула поверх одеяла и легла ей на ногу, выше колена, пальцы сами собой приняли форму округлости, что оказалась под ними. Если бы я приказал руке так себя вести, это, понятно, было бы с моей стороны ошибкой, но я не приказывал. Руку я не виню — она просто воспользовалась возможностью, которой не пренебрегла бы любая резвая мужская рука. Реакция, однако, была куда более быстрой и всеобъемлющей, чем можно было рассчитывать. Когда на эту женщину находило, она не теряла времени даром. Она рванулась с подушки, я рванулся навстречу, видимо ожидая атаки ногтями, но она обхватила меня за шею и повалила на себя. Я очутился на ней, от талии и выше, уткнувшись в подушку. Она покусывала меня сбоку за шею, не всерьез, а играючи.

 Время, место и девушка — роскошное сочетание, но тут требуются все три слагаемых. Место было подходящее, а вот время — нет, поскольку меня ждали другие дела; к тому же я сомневался, что девушка действовала из чистых побуждений. Сигаретница, фотография и какие-то пятидолларовые бумажки интересовали ее больше, чем моя персона. И вообще, мне не нравится, когда на меня жмут. Поэтому я просунул ладонь между ее лицом и своей шеей, вдавил ее голову в подушку, одновременно подняв собственную, и накрыл ей лицо углами подушки, слегка ее придушив. Секунд десять она еще трепыхалась и лягалась, потом успокоилась. Я спустил ноги на пол, встал, убрал руки и отступил от постели.

 — Когда вы дали ей фотографию? — повторил я.

 Она ловила ртом воздух, а отдышавшись, сказала:

 — Черт бы вас взял, вы дали волю рукам!

 — Ага. Думаете, начну извиняться? А сами похлопали по постели, где мне сесть, да еще в прозрачной комбинашке? И ведь прекрасно знаете, что через нее кое-что просвечивает. Не очень-то умно пытаться отвлечь меня от дела, в котором вы заинтересованы не меньше моего.

 Я уселся на стул.

 — Послушайте, мисс Дункан. Для вас единственная возможность выйти сухой из воды — помочь Ниро Вульфу распутать убийство, времени у нас в обрез. Может, и одного дня не будет. Я хочу выяснить про фотографии и пятидолларовые бумажки.

 Она совсем отдышалась и натянула одеяло до подбородка.

 — Вы и в самом деле дали волю рукам, — повторила она.

 — Условный рефлекс. И не рукам, а руке. Когда вы дали ей фотографию?

 — Давно. Около года тому назад. Однажды в субботу на дневном спектакле она передала мне в уборную записку, а в ней сообщила, что видела меня в своем доме, и попросила три билета на следующую субботу — ей хотелось сводить в театр подружек. Внизу, под именем, стоял адрес. Тот самый… Я велела ее привести и глазам своим не поверила. Такую красоту я видела впервые. Я подумала — она тоже… она бывала…

 Я понимающе кивнул:

 — Что она посещала ту комнату. Я этого не думаю.

 — Я тоже, поговорив с ней. Она сказала, что видела меня в прихожей — два раза, сказала она, — и узнала по фотографиям. Она заявила, что никому ничего не рассказывала и не расскажет, я дала ей фотографию с автографом и три билета. То было в июне, а в июле мы на месяц закрылись на летние каникулы, а в августе она опять ко мне пришла. Она выглядела еще красивее, глаза отказывались верить. Ей снова были нужны три билета, я сказала, что пошлю по почте, и тут-то она заявила мне, что решила брать деньги за молчание. Так прямо и сказала: за молчание. По пять долларов в месяц. Мне было велено отправлять деньги по первым числам на почтовое отделение, что на Восемьдесят третьей улице, у станции «Планетарий». Вы ее видели?

 — Да.

 — И не удивляетесь?

 — Нет. Я давно отвык удивляться, после первых двух лет работы сыщиком.

 — А я вот удивилась. Такая прекрасная, гордая девушка. И я, конечно… в общем, решила, что это только начало. С того раза я все время ждала, что она опять придет ко мне и скажет, что пяти долларов в месяц мало, но она так и не пришла.

 — Больше вы ее не видели?

 — Нет, но она меня видела. Она тогда рассказала, что придумала: услышав, как открывается дверь с улицы, она гасила у себя свет и оставляла в двери щелку. Когда я потом туда приходила и шла через прихожую, я сама видела эту щелку в притворенной двери. У меня возникло такое чувство — не знаю почему, — меня возбуждало, что она следит за мной из темноты.

 Она похлопала по постели:

 — Сядьте сюда.

 Я встал:

 — Нет, мэм. Когда вы вот так натягиваете одеяло, удержаться еще трудней — я-то знаю, что под ним. Меня ждут дела. Сколько всего пятидолларовых бумажек вы ей послали?

 — Не считала. Она приходила в августе, значит, первые деньги я отправила первого сентября, а потом каждый месяц.

 Одеяло соскользнуло.

 — Включая май? Двенадцать дней тому назад?

 — Да.

 — Получается девять. Все они в сейфе у мистера Вульфа. Я обещал миссис Перес когда-нибудь их вернуть, но раз это плата за молчание, вы имеете на них полное право.

 Я шагнул к постели, вытянул руку, обхватил пальцами ее ногу и нежно пожал.

 — Видите? Условный рефлекс. Пойду-ка я лучше.

 Я повернулся и вышел из комнаты, а когда достиг прихожей, откуда-то появилась телохранительница Майк, которая, впрочем, и не подумала открыть мне дверь. В холле внизу я остановился, чтобы сказать портье:

 — Можете не волноваться. Пропажа отыскалась в шкатулке для драгоценностей — горничная решила, что это серьги.

 С привратниками следует поддерживать добрые отношения — это себя окупает. Когда я вышел на улицу, мои часы показывали 15:40, значит, Вульф должен был сидеть в кабинете. Я нашел телефонную будку в том же квартале и позвонил.

 — Да? — раздался в трубке его голос. Не желает он отвечать на звонки как положено.

 — Это я. Говорю из автомата на Мэдисон-авеню. Деньги, добытые шантажом, возвращаются обратно, так что бумажки принадлежат Мег Дункан. Мария Перес застукала ее в прихожей с год назад, встретилась с ней и девять месяцев вымогала деньги, по пять монет в месяц. Одна из крупнейших операций в криминальной истории. Вчера вечером Мег Дункан работала, из театра пошла прямо домой и легла спать. Постель видел и на ней сидел. Вероятно, так и было — скажем, на девяносто пять процентов. Отсюда до особняка Йигера около восьми минут. Может, сперва зайти туда?

 — Нет. Звонила миссис Йигер, я сказал, что ты будешь от пяти до шести. Она думает, что ты сведешь ее поглядеть на комнату. Сам выкручивайся.

 — Попробую! Когда я заходил утром, вы сказали, что, может, захотите направить меня к Саулу, Фреду или Орри.

 — Я считал, что это может понадобиться, но нет. Действуй.

 Выйдя к обочине ловить такси, я размышлял о деловом здравом смысле и изящных чувствах Марии. Если вам случится иметь подписанную фотографию человека, у которого вы вымогаете деньги за молчание, вы ее не храните. На фотографии, конечно же, стояло «С лучшими пожеланиями», «Всего самого доброго» или что-нибудь в том же духе, но после того, как дарительница превратилась в жертву, держать ее автограф стало негоже.