- Ниро Вульф, #20
Глава 18
Когда я проглотил остатки молока, было около пяти часов, то есть раньше чем через час Вулф из оранжереи не появится. Я ничего не имел против, потому что надо было зализать раны. В своей комнате на третьем этаже я разделся. На левом колене была длинная ссадина, на левом бедре — многообещающий синяк, на правом локте отсутствовал кусок кожи площадью в квадратный дюйм. Изысканно вела себя и ссадина на щеке, цветовую гамму она меняла каждый час. Разумеется, могло быть хуже, по крайней мере, по мне не проехала автомашина; но, кажется, для разнообразия не худо было бы посостязаться с врагом моего пола и моих габаритов. В баталиях с женщинами я, безусловно, не блистал. Мало того, что пострадала моя шкура, можно выбрасывать и мой лучший летний костюм — сильно порвался рукав пиджака. Я принял душ, смазал себя йодом, забинтовал раны, оделся и спустился в кабинет.
С первого взгляда на содержимое сейфа я понял: если упомянутым специалистом был все-таки мистер Джонс, Вулф его еще не нанял, потому что пятьдесят тысяч лежали на месте. Этот вывод я сделал на основании пусть ограниченного, но все же опыта. Мистера Джонса я в глаза не видел, но знал о нем две вещи: во-первых, именно через него Вулф получил серьезный компромат на нескольких коммунистов, и этого вполне хватило, чтобы упрятать их за решетку, во-вторых, он всегда требовал деньги вперед. Значит, либо речь шла не о нем, либо Вулф до него пока не добрался.
Я надеялся, что Уэйнбах позвонит до того, как Вулф в шесть часов спустится из оранжереи, но этого не случилось. Вулф вошел, уселся за стол и спросил. «Ну?». Я еще не решил, включать в мой отчет камень или подождать, что скажет Уэйнбах, но скрывать историю с Конни я не мог и выложил все, как было. Умолчал лишь об одном: что на мысль о камнях меня навела Медлин; женщина дала умный совет — Вулфа это может только разозлить.
Он и без того сидел и хмурился.
— Я еще удивился, — добавил я не без некоторого самодовольства, — что вам самому камень не пришел в голову. Док Волмер говорил: «Что-то шероховатое и тяжелое».
— Пф. Конечно, мысль о камне мне в голову приходила. Но если убийца ударил камнем, нужно было пройти всего десять шагов и швырнуть его в воду.
— Он это и захотел сделать. Но до воды не докинул. Хорошо, что я не принял вашу версию. Иначе…
Зазвонил телефон. В ухе у меня зазвучал шепелявый голос. Шепелявостью отличался Уэйнбах из лаборатории Фишера. Тем не менее, он не забыл представиться. Я махнул Вулфу рукой, чтобы он взял другую трубку рукой, и затаил дыхание.
— Насчет вашего камня, — сказал Уэйнбах. — Технические подробности интересуют?
— Нет. Только то, о чем я вас спросил. Из чего-нибудь следует, что им шмякнули или могли шмякнуть человека по голове?
— Следует.
— Правда? — честно сказать, я этого не ожидал. — Следует?
— Да. Все давно высохло, но есть четыре точечки — пятнышки крови, еще пять точечек — возможные пятнышки крови, крошечный лоскутик кожи, еще два лоскутика чуть побольше. На одном из них виден волосяной мешочек. Сведения предварительные, ничего сказать с гарантией не могу. Чтобы завершить анализы, нужно еще сорок восемь часов.
— Тогда вперед, брат мой! Жаль, что вы далеко, я бы вас поцеловал!
— Что-что?
— Ничего, все нормально. Я выдвину вас на Нобелевскую премию. Отчет напишете красными чернилами.
Я положил трубку и повернулся к Вулфу:
— Итак, все в порядке. Его убили. Либо сама Конни, либо она знает убийцу. Про камень ей было известно. Она следила за мной, незаметно ко мне подкралась. Надо было завязать с ней личную дружбу и притащить сюда. Она вам нужна? Если сильно постараюсь, я ее вытащу.
— Ради всего святого, не надо, — брови его уползли куда-то совсем вверх. — Арчи, скажу честно, я тобой доволен.
— Ничего, не напрягайтесь.
— Не буду. Да, временем ты распорядился с толком, нашел искомое, но это лишь подтверждает то, что мы и так знали. А именно: заявление мистера Кейна — ложь, мистер Рони был убит умышленно кем-то из гостей или членов семьи, но ничего нового для нас здесь нет.
— Извините, — холодно произнес я, — что добыл бесполезные сведения.
— Я не сказал «бесполезные». Если эта улика доберется до суда, от нее будет очень большая польза. Повтори, что сказала миссис Эмерсон.
Я повторил, весьма сдержанно. Сейчас я вижу, что он был прав, но тогда я этим камнем безумно гордился.
В нашем доме устанавливается тяжелая атмосфера, если один начинает дуться на другого, поэтому я решил немедленно поквитаться и не стал с ним ужинать, сославшись на недавно съеденные бутерброды. За едой он любит разговаривать — но только не о деле, — и пока я один сидел в кабинете, разбирая накопившуюся почту, настроение у меня неуклонно улучшалось; когда он в конце концов появился, мне даже захотелось с ним поговорить — у меня возникло несколько едких замечаний насчет того, сколь важна своевременная и ценная улика в раскрытии уголовного преступления.
Но до замечаний дело не дошло: он еще только устраивался в кресле, занимая любимую послеобеденную позу, когда раздался звонок в дверь; Фриц был занят на кухне, и открывать пошел я. Это оказались Сол Пензер и Орри Кэтер. Я провел их в кабинет. Орри чуть развалился в кресле, закинул ногу на ногу, достал трубку и принялся ее набивать, а Сол, напряженно выпрямив спину, сел на краешек большого кожаного кресла.
— Я мог бы и позвонить, — начал Сол, — но появились легкие сложности, и нужны инструкции. Вроде мы что-то нашли, но наверняка сказать нельзя.
— Сын или мать? — спросил Вулф.
— Сын. Вы велели начать с него, — Сол достал блокнот и глянул на страницу. — Знакомых у него не счесть. Как вы хотите, с датами и подробностями?
— Сначала общую картину.
— Хорошо, сэр, — Сол закрыл блокнот. — Примерно половину своего времени он проводит в Нью-Йорке, другую половину — в самых разных местах. У него есть собственный самолет, он держит его в Нью-Джерси. Клуб посещает только один, гарвардский. За последние три года дважды был арестован за превышение скорости, один раз…
— Биография мне не нужна, — прервал его Вулф. — Только то, что может пригодиться.
— Хорошо, сэр. У него половина доли в ресторане «Новый рубеж» в Бостоне. Его открыл в тысяча девятьсот сорок шестом году его сокурсник из колледжа, и молодой Сперлинг внес приличную сумму, около сорока тысяч, видимо, взял у отца, но это не…
— Ночной клуб?
— Нет, сэр. Ресторан высокого пошиба, их специализация — дары моря.
— Едва сводят концы с концами?
— Нет, сэр. Процветают. Миллионерами не стали, но в сорок восьмом году прибыль была солидная.
Вулф хмыкнул:
— Не думаю, что это серьезная почва для шантажа. Что еще?
Сол взглянул на Орри:
— Расскажи о манхэттенском балете.
— Ну, — вступил Орри, — это группа танцоров, они собрались два года назад. Джимми Сперлинг и еще два типа вложили денежки, какова была доля Джимми, я не выяснил, но, если надо, выясню. Танцуют они всякий модерн. Свой первый сезон начали в каком-то занюханном сарае на Сорок восьмой улице, продержались три недели и махнули куда-то в глушь, но и там не преуспели. В прошлом сезоне открылись в ноябре, в Хералд-театре, и выступали до конца апреля. Говорят, что три добрых ангела свои взносы окупили с лихвой, но это надо проверить. Во всяком случае, в убытке не остались.
Похоже, мы снова выстрелили вхолостую. Рассказать богатому отцу о том, какой транжира и растратчик его сын, — слышать о подобных угрозах мне доводилось, но пугать отца рассказами о предприимчивости сына — такого я что-то не помню. В общем, мое мнение о Джимми явно надо подкорректировать.
— Понятное дело, — продолжил Орри, — когда думаешь о балете, на ум сразу приходят девушки да ножки. В этой труппе с ножками было все в порядке, я проверял. Джимми балетом интересуется, иначе стал бы он раскошеливаться? Когда он в Нью-Йорке, он ходит на балет два раза в неделю. Он лично следит, чтобы девушки как следует питались. Ну, я решил, надо копать дальше, вроде тут что-то есть. В общем, девушек он любит, а они его, но если из этого и вышла какая-нибудь темная история, я до нее не докопался, придется подождать. Продолжать поиски?
— Почему бы и нет, — Вулф повернулся к Солу. — Это все?
— Ни в коем случае, — ответил ему Сол, — но интересно вам, пожалуй, только одно, как раз об этом я и хочу сказать. Прошлой осенью он внес двадцать тысяч долларов в фонд ОПБ.
— Что это?
— Общество прогрессивных бизнесменов. Но это просто вывеска. Деньги пошли на президентскую кампанию Генри Уоллеса*.
* В 1948 году возглавил радикальную Прогрессивную партию, она выступала за переговоры с СССР с целью положить конец холодной войне. Выставлялся при поддержке компартии США кандидатом на пост президента, но набрал лишь 1 млн. голосов.
— Ничего себе, — глаза Вулфа, почти закрытые, чуть приоткрылись. — Давайте поподробнее.
— Много не расскажу, зацепил только сегодня. Видимо, взнос был тайный, но кто-то о нем все-таки знает, если скажете, я могу до них добраться. С этим я и приехал. Я вышел на одного человека, прежде он был сторонником Уоллеса, потом с ним расплевался, сам он по мебельной части. Он уверяет, что про взнос Сперлинга ему все известно. Сперлинг якобы сделал этот взнос в виде личного чека на двадцать тысяч и как-то в четверг вечером передал его некоему Колдекотту, а на следующее утро пришел в ОПБ и попросил свой чек назад. Он хотел вместо него внести наличные. Но оказалось, что чек уже погашен. А дальше самое интересное: мой осведомитель уверяет, что с начала года всплывали фотокопии трех разных чеков — взносов троих других людей, — всплывали при необычных обстоятельствах. Один чек был его собственный, имена двух других жертвователей он назвать отказался.
Вулф наморщил лоб:
— Он утверждает, что руководители ОПБ сделали эти фотокопии, чтобы потом ими воспользоваться — при необычных обстоятельствах?
— Нет, сэр. Он считает, что копии сделал кто-то из служащих либо для себя лично, либо как шпион для демократической или республиканской партий. Себя мой осведомитель назвал политическим отшельником. Уоллеса он не любит, но и республиканцы с демократами ему не по душе. Он говорит, что в следующий раз проголосует за вегетарианцев, но от мяса не откажется. Я дал ему выговориться. Хотел выудить из него все, что можно, — ведь если с чека молодого Сперлинга сделали фотокопию…
— Разумеется. Удовлетворительно.
— Так мне копать дальше?
— Да. Чем глубже, тем лучше. Ценнейшая находка — это служащий, который делал фотокопии. — Вулф повернулся ко мне. — Арчи! Ты знаешь молодого Сперлинга лучше, чем мы. Он простофиля?
— Если я и думал так раньше, — честно признался я, — то теперь не думаю. Простофиля не может грести прибыль с ресторана в Бостоне и с манхэттенского балета. Я его недооценивал. Ставлю три против одного, что знаю, где находится фотокопия чека Джимми. В сейфе, в конторе Мерфи, Кирфота и Рони.
— Похоже на правду. Еще что-нибудь, Сол?
Скажи он сейчас, что Джимми подснял миллиончик, водя по кругу пони или заправляя на птицеферме, я бы не удивился, но, видимо, до этого у Джимми просто руки не дошли. Сол и Орри побыли еще немного, пропустили по стаканчику, обсудили, как добраться до шпиона республиканцев или демократов, и ушли. Выпустив их, я вернулся в кабинет… мои замечания насчет важности улик в уголовном деле уже устарели, значит, надо от них отказаться.
Я собрался отойти ко сну и дать моим синякам немного передохнуть, но было всего половина десятого, а средний ящик моего стола едва не вспух от квитанций и счетов за ремонт на крыше. Я взялся их разбирать. Похоже, Вулф даже недооценил ущерба, если учитывать стоимость редких гибридов, с которыми грубо обошлись. Завидев, какие труды я взвалил на свои плечи, Вулф вызвался помочь, и часть бумаг я перенес на его стол. Но мне не раз приходилось убеждаться: разведение орхидей и детективный бизнес — занятия трудносовместимые. Одно так и норовит подставить ножку другому. Мы не просидели за бумагами и пяти минут, как в дверь позвонили. Обычно после девяти Фриц надевает старые шлепанцы, поэтому поздних визитеров встречаю я.
Я зажег свет над крыльцом, посмотрел сквозь одностороннюю стеклянную панель, открыл дверь и сказал: «Добрый вечер, входите», через порог перешагнула Гвен Сперлинг.
Я закрыл дверь и повернулся к ней. — Пришли повидаться со слизняком? — я показал рукой. — Это здесь.
— Вы даже не удивились! — брови ее метнулись вверх.
— Годы упорных тренировок. Мне же хочется вас поразить, вот я и скрываю удивление. А вообще оно из меня так и прет. Прошу.
Она прошла вперед, я за ней. В кабинете она сделала три шага, остановилась, и мне пришлось описать вокруг нее дугу.
— Добрый вечер, мисс Сперлинг, — четко выговаривая слова, поприветствовал гостью мистер Вулф. Он указал на красное кожаное кресло: — Наше лучшее кресло к вашим услугам.
— Я звонила вам и говорила, что приеду.
— По-моему, нет. Она звонила. Арчи?
— Нет, сэр. Просто она удивлена, что мы не удивлены.
— Понятно. Садитесь, пожалуйста.
Секунду мне казалось, что она сейчас развернется и лишит нас своего общества, как тогда в библиотеке, но, если это предложение и встало на повестку дня, она проголосовала против. Она перевела взгляд с Вулфа на меня, глаза ее остановились на моей расцарапанной щеке, но спрашивать, чьих рук это дело, она не стала. Бросила меховую горжетку на желтое кресло, подошла к красному кожаному, опустилась в него и заговорила:
— Я пришла, потому что не могла заставить себя не прийти. Мне нужно кое в чем признаться.
Господи, неужели она тоже подписала заявление? Вид у нее был обеспокоенный, но не изможденный, а веснушки при этом освещении вообще скрылись из виду.
— Признания часто помогают, — заметил Вулф. Правда, желательно признаваться тому, кому надо. Вы уверены, что должны признаваться именно мне?
— Вы просто любезничаете, потому что я назвала вас слизняком!
— Странная причина для того, чтобы любезничать. У меня и в мыслях этого нет. Просто я хочу подбодрить вас, облегчить вам начало.
— В этом нет надобности, — Гвен крепко сплела руки. — Я решилась. Я самодовольная и любопытная маленькая дуреха!
— Вы слишком увлекаетесь прилагательными, — сухо заметил Вулф. — В моем случае — дешевый и грязный маленький слизняк. В вашем — самодовольная и любопытная маленькая дуреха. Обойдемся просто дурехой. Но из-за чего такая аттестация?
— Из-за всего. Из-за Луиса Рони. Я отлично знала, что совсем в него не влюблена, ни капельки, но решила слегка проучить отца. Будь все нормально, Луису не понадобилось бы заигрывать с Конни Эмерсон, чтобы уязвить мое самолюбие, она не стала бы кокетничать с ним, и вообще он остался бы в живых. Пусть даже вы сказали о нем чистую правду, в его смерти виновата я, и что мне теперь прикажете делать?
Вулф хмыкнул:
— Боюсь, я не совсем вас понимаю. Мистер Кейн поехал отправить письма и случайно сбил мистера Рони — где же здесь ваша вина?
Она пристально посмотрела на него:
— Вы же знаете, что это неправда!
— Да, но этого не знаете вы… или знаете?
— Естественно, знаю! — Руки ее разжались. — Может, я и дуреха, отказываться не буду, но Уэбстера я знаю давным-давно и убеждена — он не мог сделать такого!
— От несчастного случая не застрахован никто.
— Я не об этом. Если бы он сбил Луиса и увидел, что тот мертв, он тут же бы вернулся домой, снял телефонную трубку и вызвал доктора и полицию. Вы же его видели. Разве не поняли, что он именно такой человек?
Это было уже что-то новое: представительница семейства Сперлингов пыталась убедить Вулфа, что заявление Кейна — чистой воды липа.
— Да, — мягко согласился Вулф. — Я понял, что он именно такой. Ваш отец знает, что вы здесь?
— Нет. Я… не хотела с ним ссориться.
— Когда он об этом узнает, ссоры едва ли удастся избежать. Почему вы решили приехать сюда?
— Я еще вчера собиралась, но не смогла. Я ведь трусиха.
— Дуреха и трусиха, — Вулф покачал головой. — Не надо так подчеркивать свои слабости. — А сегодня?
— Я кое-что услышала. Теперь на мне еще один грех — подслушивание. Я грешила этим в детстве, потом как-то не доводилось. А сегодня я услышала, как Конни говорила что-то Полу, — встала за дверью и подслушала.
— Что она говорила?
Черты Гвен вдруг сморщились. «Вот, — подумал я, — сейчас она заплачет». Только не это: при виде плачущей женщины Вулф совсем лишается разума.
Я накинулся на нее:
— Зачем вы сюда приехали?
Справившись, она воззвала к Вулфу:
— Я должна вам рассказать?
— Нет, — кратко ответил он.
Другого ответа и не требовалось, она начала рассказывать. Лицо у нее при этом было такое, будто ее заставили есть мыло, но говорила она не заикаясь и не запинаясь.
— Они были у себя в комнате, а я проходила мимо. Но я не просто случайно что-то услышала; я остановилась и навострила уши. То ли она его ударила, то ли он ее — у них не поймешь, кто кого лупцует, надо видеть своими глазами. Но говорила она. И сказала, что видела, как Гудвин… — Гвен взглянула на меня: — То есть вы.
— Моя фамилия Гудвин, — согласился я.
— Так вот, она видела, как Гудвин нашел камень у ручья, она пыталась выхватить его и выбросить в воду, но Гудвин сбил ее с ног. Камень остался у Гудвина, и он обязательно отнесет его Ниро Вулфу. И что же Пол собирается делать? А он ответил, что ничего. Она тогда закричала, что на него ей наплевать, а своей репутацией она дорожит и на поругание ее не отдаст, тут он ее ударил, а может, она его. Мне показалось, что кто-то из них идет к двери, и я побежала по коридору.
— Когда это произошло? — буркнул Вулф.
— Перед самым ужином. Папа только что вернулся, и я хотела все рассказать ему, но передумала — я же знала, что написать заявление заставил Уэбстера он! Таких упрямцев, как отец, надо еще поискать, и было ясно, что он скажет. Но я не могла сидеть сложа руки! Луиса убили по моей вине, ему теперь все равно, а мне каково? Пусть даже он такой, каким вы его описали. Может, это эгоизм, но я решила теперь вести себя абсолютно честно. Честно — со всеми и во всем. Надоело двуличничать. К примеру, как я себя вела в день вашего приезда? Надо было позвонить Луису и сказать, что я больше не желаю его видеть, — это было бы честно, и именно этого я хотела; но нет, я вызвала его для встречи, чтобы все высказать лично, — и что из этого вышло? Признаюсь — я ведь надеялась, что кто-то меня подслушивает по параллельному аппарату, — пусть знают, какая я замечательная и благородная! Конни любительница подставить ушко, а может, и не только она. И ведь кто-то подслушал, и вот что случилось! Получается, я вызвала его на смерть!
Она остановилась перевести дух.
— Пожалуй, вы к себе чересчур строги, мисс Сперлинг, — воспользовался паузой Вулф.
— Это вы зря, — она еще не закончила. — Я не могла это рассказать отцу или матери, даже сестре, потому что… не могла и все. Как же я стану честной, если собираюсь скрыть худшее, что вообще сделала в этой жизни? Я все обдумала и решила: если кто меня правильно поймет, так это вы. Вы в тот день сразу поняли, что я вас боюсь, и прямо мне об этом сказали. Кажется, первый раз в жизни кто-то меня по-настоящему понял.
Я едва не фыркнул. Симпатичная девушка с веснушками говорит такое Вулфу в моем присутствии — это, знаете ли, почти за гранью. Если в чем-то на этом свете я разбираюсь намного лучше его, то как раз в молодых женщинах.
— Ну вот, — продолжала Гвен, — я и приехала, чтобы вам рассказать. Я понимаю, сделать вы ничего не сможете, ведь отец заставил Уэбстера написать это заявление, и дело закрыто… но я не могла держать это в себе, а когда подслушала разговор Конни и Пола, тут у меня все сомнения испарились. Поймите, я сейчас говорю с вами честно, на все сто процентов. Еще год назад, даже неделю назад я бы делала вид, что приехала к вам, потому что мой долг — открыть истинную причину его смерти; но если он был таким отпетым мерзавцем, то я ему ничего не должна. Просто, если я хочу стать прямым и честным человеком, начинать надо сейчас или уже никогда. Не хочу больше никогда и никого бояться, даже вас.
Вулф покачал головой:
— Вы предъявляете к себе слишком высокие требования. Я вдвое старше вас — о самолюбии и самооценке нечего и говорить, — но кое-кого я боюсь. Так что, лучше не перебарщивать. Есть разные уровни честности, и отдавать монополию самому глубокому не стоит. Что еще сказали мистер и миссис Эмерсон?
— Вроде ничего.
— Больше ничего… информативного?
— По-моему, нет. Правда… — она смолкла, нахмурилась. — Разве я… Не сказала, что он назвал ее идиоткой?
— Нет.
— Назвал. Когда она заявила про свою репутацию. Он сказал: «Идиотка, ты уж прямо могла сказать Гудвину, что ты его убила — ты или я». А дальше она его ударила — или он ее.
— Еще что-нибудь?
— Все. Я убежала.
— А вы уже подозревали, что мистера Рони убил именно мистер Эмерсон?
— То есть как… — Гвен оторопела. — Я и сейчас этого не подозреваю. Или подозреваю?
— Конечно, подозреваете. Вы просто не назвали вещи своими именами. И наряду с честностью, мисс Сперлинг, существует благоразумие. Вы сами считаете, что я вас понимаю, так вот вам мое мнение: вы думаете, что мистер Эмерсон убил мистера Рони за флирт с миссис Эмерсон. Но лично я в это не верю. Я слушаю радиопередачи мистера Эмерсона, видел его у вас и считаю, что на чувства столь горячие, искренние и взрывные он просто не способен. Вы сказали, что вопрос о смерти Рони закрыт и я уже ничего не могу сделать. А мне кажется, что могу и попробую, но разрабатывать версию об убийстве на почве ревности я точно не буду.
— Но тогда — Гвен, наморщив лобик, смотрела на него. — Тогда какова же причина?
— Не знаю. Пока, — Вулф положил руки на край стола, оттолкнул кресло и поднялся. — Вечером вы собираетесь ехать назад?
— Да. Но…
— Тогда вам пора в путь. Уже поздно. Ваша новоявленная страсть к честности вызывает восхищение, но, как и во всем другом, тут нельзя забывать об умеренности. Честнее было бы сказать вашему отцу, что вы едете сюда; честно было бы сказать ему, откуда вы вернулись; но, если вы это сделаете, он решит, что вы помогли мне опорочить заявление мистера Кейна, а это не соответствует истине. Поэтому большей честностью будет солгать и сказать ему, что вы ездили к другу.
— А я так и сказала, — объявила Гвен. — Вы и есть друг. Я хочу еще с вами поговорить.
— Не сегодня, — Вулф был категоричен. — Ко мне должны приехать. В другой раз. — Он поспешно добавил: — Предварительно созвонившись, конечно.
Она не хотела уезжать, но что бедняжке оставалось? Я передал ей горжетку, она пыталась потянуть время и задавала какие-то вопросы, но получала на них односложные ответы и в конце концов поняла, что разговор окончен.
Едва за ней закрылась дверь, я сообщил Вулфу, что я о нем думаю.
— Счастье само идет к вам в руки, — стал горячо убеждать его я. — Да, она не «Мисс Америка 1949 года», но уж не соринка в глазу, она унаследует миллионы и по уши влюблена в вас. Вы сможете бросить работу и целыми днями только есть и пить. По вечерам будете объяснять ей, как хорошо вы ее понимаете, а ей, наверное, ничего другого и не нужно. Наконец-то вы попались на крючок, давно пора! — Я протянул лапу. — Поздравляю!
— Заткнись, — он взглянул на часы.
— Еще минутку. Я одобряю вашу ложь насчет «должны приехать». Именно так с ними и надо обращаться, сначала как следует раздразнить, а уж потом…
— Иди спать. Ко мне действительно должны приехать.
Я внимательно посмотрел на него:
— Опять дама?
— Мужчина. Дверь я открою сам. Убери все со стола и иди спать. Немедленно.
За пять лет такой разговор происходил максимум дважды. Случалось, он просил меня выйти из комнаты, часто я получал сигнал повесить параллельную трубку — речь, надо полагать, шла о чем-то глубоком и мне недоступном, — но почти никогда меня не выгоняли наверх, чтобы я даже одним глазком не смог посмотреть на посетителя.
— Мистер Джонс? — спросил я.
— Убери все со стола.
Я собрал бумаги, положил их в ящик, потом сказал:
— Мне это, как вы понимаете, не нравится. Одна из моих обязанностей — следить, чтобы вы оставались живым и невредимым, — я направился к сейфу. — А если утром я спускаюсь и нахожу вас здесь — что тогда?
— Может, однажды такое и случится. Но не завтра. Сейф оставь незапертым.
— В нем пятьдесят тысяч.
— Знаю.
— Пистолеты лежат во втором ящике, они не заряжены.
Я пожелал ему спокойной ночи.
